Ольга Сумарокова, «Ритм Евразии». Перекрестный 2020 год России и Киргизии символично совпал с множеством памятных дат, лишающих скептиков всякой возможности опровергнуть непреложную истину – 165-летний союз народов двух государств вопреки величайшим испытаниям истории всегда был заряжен созидательной энергией дружбы и сотрудничества. А олицетворяют ее выдающиеся евразийцы, достойное место в ряду которых занимает великий русский киргиз Константин Кузьмич Юдахин (1890-1975) – автор легендарного «Киргизско-русского словаря», первое издание которого отмечает в этом году свой 80-летний юбилей.
В 1927 году в СССР стартовал проект переработки и дополнения многотомного труда российского востоковеда-тюрколога, этнографа и археолога В.В. Радлова «Опыт словаря тюркских наречий» (1888–1911 гг.), представлявшего собой богатейшее собрание лексики и фразеологии многочисленных живых и древних тюркских языков. Согласно проекту, составленному членами комиссии, которую возглавил академик С.Ф. Ольденбург, в новом издании словаря планировалось изменить транскрипцию слов, взятых из поэмы Юсуфа Баласагуни «Кутадгу билиг», включить дополнительное количество цитат и пополнить этот фундаментальный труд новым лексическим материалом. Расширить раздел, содержавший лексику киргизского языка, было поручено преподавателю Ленинградского восточного института Константину Юдахину, двумя годами ранее окончившему Среднеазиатский государственный университет (САГУ) в Ташкенте.
Высокое доверие, оказанное молодому ученому, объяснялось серьезным вкладом, который тот уже успел внести в отечественную тюркологию. Еще в годы учебы в САГУ Юдахин был включен в состав научно-педагогической комиссии Туркестанского государственного ученого совета; с 1925 года трудился ученым секретарем Академического центра при отделе народного образования Кара-Киргизской АО; в 1926 году в качестве делегата от Ленинградского института живых восточных языков принимал участие во Всесоюзном тюркологическом съезде, призванном разработать механизмы перехода республик и автономных областей Союза на латиницу; в 1927 году издал «Краткий узбекско-русский словарь» и опубликовал две научные статьи по узбекской диалектологии. За этого «самородка» ручались корифеи тюркологии Е.Д. Поливанов и С.Е. Малов.
Однако, едва приступив к работе, Юдахин, свободно владевший не только киргизским, но и многими другими тюркскими языками, столкнулся с неожиданным препятствием – большое количество слов, входивших в словарь Радлова, оказалось ему незнакомо. Не найдя им объяснения даже в печатных киргизских текстах, для «окончательного выяснения темных мест» лексикограф прибег к поездкам по Киргизии. Обращаясь к помощи своих киргизских друзей – языковедов, писателей, переводчиков, разъяснение многих слов и выражений, связанных со старым бытом, Константин Кузьмич находил у стариков-колхозников. «Вокруг моих вопросов, – с воодушевлением вспоминал он, – возникали споры, что очень часто давало большой и интересный дополнительный материал». С той поры в киргизской глубинке стали слагать легенды об «орусе Жудакине»[1], коллекционирующем понравившиеся ему слова.
«Выезд в поле» в качестве метода сбора материалов для словарей Юдахин перенял у своего учителя и друга Е.Д. Поливанова. В годы работы в Ташкенте тот, надевая узбекский халат, любил ходить в старый город в чайхану, где по пятницам собирались старики из пригородных кишлаков, а значит, звучали говоры на два поколения старше современных, проясняя «пути и направления их эволюции». Или в бытность свою в 1915 году в Японии, переодеваясь буддийским монахом, просиживал у ворот буддийских храмов, собирая материал для работ по японской диалектологии.
Быстро принесли свои плоды и лингвистические экспедиции Юдахина в Киргизию – за год работы у него накопилась внушительная по объему картотека киргизской лексики. И едва он успел задуматься о возможности издания собственного словаря, как от Киргизского народного комиссариата просвещения последовало предложение подготовить рукопись объемом до 20 печатных листов. Все складывалось как нельзя лучше, думал Юдахин, еще не догадываясь о том, что путь словаря к читателю будет пролегать сквозь тернии бюрократического равнодушия.
Осенью 1928 года к работе над словарем по рекомендации Наркомпроса присоединился студент первого курса Ленинградского института востоковедения Хусейин Карасаев. В перспективе тюркологов свяжет основанный на любви к слову крепкий творческий союз, но в 1930 году «по объективным причинам» Карасаев был вынужден от дела отойти. «Молодая киргизская интеллигенция, – рассказывал Юдахин, – была занята работой, результаты которой должны были быть даны не через 10–15 лет, а теперь же; нужны были буквари, книги для чтения, учебники для начальной школы, переводы общественно-политической и научно-технической литературы и т. п. Вот я и остался один».
Перспектива проделать работу, посильную, казалось бы, лишь институту, Юдахина, кстати сказать, совсем не смутила. Более того, одиночество стало стилем его работы. Даже спустя 23 года, в преддверии выхода второго издания «Киргизско-русского словаря», в одном из своих отчетов он называл себя «последним “кустарем-одиночкой” в части тюркской лексикографии».
Весь процесс создания «Киргизско-русского словаря» – от изучения живой киргизской речи, сбора слов, их разъяснения, приведения в систему до подготовки рукописи – занял у Юдахина 10 лет. И результат превзошел все ожидания. Во-первых, охватив основную часть киргизской лексики в пределах 25 тысяч слов, лексикографу удалось отразить более 70 тысяч различных их оттенков и значений.
Во-вторых, в словаре была блестяще воплощена новая в тюркской лексикографии традиция, основоположенная педагогом и драгоманом, автором двухтомного «Сравнительного словаря турецко-татарских наречий, со включением употребительнейших слова арабских и с переводом на русский язык» (1869 г.) Лазарем Захаровичем Будаговым. Она состояла в согласовании и реализации в работе принципов описания, принятых не только в переводных, но и в толковых, и этимологических изданиях.
И наконец, Юдахину удалось зафиксировать значительный пласт стремительно уходившей в небытие лексики, отражавшей старый киргизский быт. Без нее, утверждал исследователь, было бы невозможно ни погружение в богатый мир киргизского фольклора, исследование которого началось в советскую эпоху, ни предстоявший перевод на русский язык эпоса «Манас».
Весной 1935 года, когда окончательная обработка рукописи, осуществлявшаяся с начала 1934 года назначенными редакцией иностранных словарей техническим и политическим редакторами была завершена, Юдахин получил уведомление о том, что без визы обкома партии Киргизии печатание словаря не представляется возможным. Отправлять рукопись в Киргизию по почте автор не решился – в 1932 году уже был случай пропажи на почте примерно 7 печатных листов, восстановление которых по картотеке заняло четыре месяца работы. Поэтому было принято решение доставить ее во Фрунзе лично.
В Киргизском обкоме партии с резолюцией не спешили. Лишь спустя полгода после повторного запроса, сделанного новым заведующим сектором словарей Государственного издательства Советской Энциклопедии, и настойчивых просьб Е.Д. Поливанова «не совершать непростительную ошибку» и «не ставить преграды» опубликованию этой «исключительно ценной работы», для проведения экспертизы словаря во Фрунзе была создана специальная комиссия.
В конце января 1937 года одобренная рукопись вернулась в редакцию, однако утвержденная к этому времени Советом национальностей Верховного Совета СССР новая орфография киргизского языка, участие в разработке которой принимал Юдахин, потребовала частичной переписки словаря. Кроме того, редакция, не удовлетворившись произведенным в обкоме редактированием, решила подвергнуть его очередной проверке, пригласив для этого в качестве редактора киргизской части студента Московского института востоковедения, ничего не смыслившего ни в киргизском языке, ни в лексикографии.
Одновременно рукопись была разослана для рецензирования членам Всесоюзного центрального комитета нового алфавита при президиуме Совета национальностей ЦИК СССР, составивших некий черный список обнаруженных в словаре неприличных слов и выражений. «”Бдительность” тогда перешла всякие границы, – спустя много лет с иронией вспоминал Юдахин, – ЦК нового алфавита взялся за рецензирование, раздав отдельные части рукописи рецензентам, большинство которых не имело представления ни о словарной работе, ни о тюркских языках вообще, ни о киргизском – в частности. Посылались зубодробительные рецензии. Главный “порок” словаря – лексика не трудового народа, а бай-манапская. Предлагалось, например, исключить слово бешбармак[2], т.е. на него, мол, баи и манапы резали овец. Как бы там ни было, но “рецензенты” получили из кассы ЦК нового алфавита 13500 рублей. А весь мой гонорар выразился в сумме 15000 р.».
В 1938 году, когда репрессии, а вместе с ними и цензура достигли своего пика и процесс издания словаря окончательно зашел в тупик, вымотанный всевозможными проволочками Юдахин отправляет в Киргизский обком ВКП(б) письмо следующего содержания: «Мытарства, связанные с продвижением Словаря к печатному станку, до того издергали меня, что я решил похоронить рукопись, над которой упорно сидел 10 лет. Продолжать борьбу у меня нет больше сил».
Несмотря на острый лексикографический голод, который испытывали в это время киргизские ученые-просветители, коренным образом ситуация изменилась лишь спустя год, когда словарь Юдахина под свое покровительство принял Ученый совет Института востоковедения АН СССР. С его положительным решением рукопись вернулась в издательство, и в 1940 году, «сохранив свое лицо», «Киргизско-русский словарь» вышел в свет.
За всю историю киргизского литературного языка его смог превзойти лишь второй «Киргизско-русский словарь», изданный в 1965 году. Работая над ним и мечтая создать «тюркологическую “конфетку”», его автор – общепризнанный основоположник тюркской лексикографии Константин Кузьмич Юдахин – еще не знал, что труд всей его жизни станет воистину титановой скрепой киргизско-русского духовного единства.
[1] Орус – в пер. с кирг. «русский», Жудакин – огласовка на киргизский манер фамилии Юдахин.
[2] Бешбармак – традиционное мясо-мучное блюдо тюркоязычных народов.
